В последние десятилетия общественные финансы переживают глубокие трансформации, которые нельзя свести лишь к идее сокращения роли государства и ужесточения бюджетной дисциплины. Нередко мы слышим, что эпоха неолиберализма – это время сокращения социальных расходов и усиления экономии, однако реальность гораздо сложнее. Концепция неолиберализма связана скорее с переустройством государственных институтов таким образом, чтобы усилить влияние рынков и финансового капитала, при этом увеличивая расслоение в обществе и выстраивая новый баланс между экономией и щедростью, где одни получают все больше, а другие – все меньше. Именно этот феномен подробно исследован в книге Мелинды Купер «Counterrevolution: Extravagance and Austerity in Public Finance», в которой она демонстрирует, что за фасадом жесткой экономии скрывается роскошь, нацеленная прежде всего на защиту интересов тех, кто владеет активами и капиталом. Главное оружие современной контрреволюции в общественных финансах лежит в тонкостях налоговой политики.
Государство регулярно предоставляет налоговые льготы богатым и крупному бизнесу — специальные налоговые кредиты, освобождения и отсрочки платежей, которые существенно снижают налоговую нагрузку на владельцев финансовых активов и недвижимости. Эти меры, с одной стороны, позиционируются как стимулы для сбережений, инвестиций и экономической активности, но с другой — формируют скрытые субсидии, которые можно воспринимать как альтернативу прямым государственным расходам. Фактически государство перекладывает большую часть налогового бремени на простых трудящихся и малообеспеченных. Особенное значение в этой схеме приобретает налоговая политика в отношении капиталовложений и недвижимости. В США, например, владельцы акций, частных домов и других активов испытывают на себе выгоды от особых режимов налогообложения, таких как низкие ставки налога на прирост капитала, возможность ускоренной амортизации и налоговые отсрочки.
Это создает сложный механизм, который одновременно стимулирует рост финансовых рынков и цен на жилье, но при этом усиливает экономическое неравенство, легитимируя его через экономический рост для определенных групп населения. История этого сдвига восходит к концу 1960-х годов, когда экономическая нестабильность и рост инфляции, вызванные военными расходами, потребовали новой экономической стратегии. Разочарованные прежней политикой социального государства, бизнес-элиты объединились, чтобы противостоять социальным требованиям со стороны тех, кто был исключен из послевоенной системы перераспределения – афроамериканцев, матерей-одиночек, безработных. Это движение привело к глубокой реструктуризации монетарной и фискальной политики: с одной стороны — резкий рост процентных ставок под руководством председателя Федеральной резервной системы Пола Волкера, с другой – налоговая реформа Рейгана, способствовавшая огромному перераспределению богатства в пользу верхушки общества. Идеологически ключевую роль сыграли две школы экономистов.
Представители «Public choice» из Университета Вирджинии продвигали идею конституционных ограничений на налоговые и расходные полномочия государства, что нередко приводило к жесткой экономии и сокращению социальных программ. В то же время сторонники supply-side экономики, напротив, выступали за налоговые сокращения без ограничения государственных расходов, полагая, что мировые рынки капитала обеспечат дешевые кредиты. Союз этих течений создал прочную основу для политики, направленной на сдерживание государственных расходов, не способствующих накоплению частного капитала. Результатом стала системная перестройка экономической модели: если раньше крупные корпорации стремились обеспечивать стабильность и долгосрочный рост через промышленное инвестирование, то теперь акцент сместился в сторону финансового рынка и спекуляции активами. Компании стали рассматриваться как инструменты для извлечения дохода через колебания стоимости акций и применение сложных бухгалтерских схем, часто не стесняясь в сокращении рабочих мест и подавлении зарплат.
Одновременно институт семьи стал использоваться как уникальный налоговый режим, с помощью которого богатые могли уклоняться от налогов и обеспечивать передачу капитала между поколениями. Семейные инвестиционные офисы, к примеру, получают весьма значительные налоговые преимущества и законодательную защиту конфиденциальности, что значительно усиливает династический характер современного капитала. Роль семьи в этой новой экономической парадигме невозможно переоценить. Помимо уже традиционных функций по воспроизводству и заботе, семья стала ключевым инструментом для управления богатством и минимизации налогов. Это подтвердилось и в политике: консерваторы и неолибералы нашли общий язык в защите традиционных семейных ценностей, что служит также инструментом укрощения запросов на расширение государственных социальных программ.
Поддержка семейной модели жизни одновременно обеспечивает определенный уровень стабильности на рынке жилья и гарантирует хранение и приумножение частного капитала. Ярким примером последствий такой политики стал Нью-Йорк 1970-х и 1980-х годов, когда город переживал финансовый кризис и вынужден был пойти на жесткие меры экономии: сокращение государственных услуг, увольнения сотрудников муниципальных учреждений, уменьшение социальных гарантий. Вместе с тем, федеральное правительство стимулировало развитие жилья и коммерческой недвижимости через налоговые льготы для инвесторов. Результатом этого стал нефтеносный бум недвижимости, на котором построили свои состояния такие магнаты, как Дональд Трамп. Инструменты ускоренной амортизации и снижение налогов на прирост капитала дали возможность спекулянтам зарабатывать миллионы, одновременно способствуя дальнейшему социальному неравенству и уменьшению государственных ресурсов для малообеспеченных.
Ключевым событием тоже стало внедрение в Калифорнии в 1978 году поправки Пропозиция 13, которая существенно ограничила налогообложение недвижимости. Этот шаг нанес серьезный удар бюджетам муниципалитетов, прежде всего в районах с невысоким уровнем собственности, зачастую бедных и маргинальных. В условиях отсутствия стабильного финансирования общественных услуг, таких как образование, здравоохранение и коммунальные задачи, социальное неравенство еще более возросло. К тому же налоговые льготы были направлены на продвижение интересов преимущественно домовладельцев, объединяя в новый электоральный блок средний класс и традиционно богатых собственников активов. Важной составляющей этой трансформации стали также и социально-культурные аспекты.
Жесткая экономия и рост налоговых льгот сопровождались активной политикой, направленной на защиту «традиционной» семьи и ограничение прав женщин, в частности в вопросах репродуктивной свободы. Антиабортные движения, а также союз консервативных религиозных групп с неолибералами, продвигали образ семьи как ключевого института, который, по их мнению, должен заменить и взять на себя функции социальной поддержки, прежде всего через передачу полномочий от государства к частным домохозяйствам. Такая парадигма ставит под угрозу права женщин и усиливает гендерное неравенство, одновременно обеспечивая стабильность для долговременного накопления частного капитала. Современный федеративный и федеральный уровень политики в США зачастую отражает эти противоречия. С одной стороны, высокодоходные слои общества и крупный капитал пользуются скидками и льготами, которые поддерживают их финансовую устойчивость, а с другой — муниципалитеты и штаты с низким уровнем собственности сталкиваются с дефицитом ресурсов, вынуждены вводить высокие потребительские и сервисные сборы, которые оказываются чрезмерным бременем для социально уязвимых групп.
Такой сценарий аккумулирует социальное недовольство, но пытается легитимизировать себя через рост цен на жилье и формирование мифа «среднего класса», претендующего на часть финансовых благ. Экономический рост последних десятилетий, связанный с ростом стоимости активов, в частности недвижимости и финансовых инструментов, во многом скрывает глубокие структурные проблемы. Сокращение инвестиций в промышленность и производство, пиковое падение сбережений и рост долгосрочного неравенства накапливаются за счет аккумулирования долгов и спекулятивных доходов. При этом традиционные показатели экономического роста, сфокусированные на производстве, не в полной мере отображают истинную картину современной экономики, где главное богатство концентрируется в руках узкой группы владельцев крупных активов. Значимым итогом исторического процесса является осознание выборочного характера современной экономии и щедрости со стороны государства.
Аusterity, или экономия, становится политическим инструментом, направленным на сокращение социальных расходов, в то время как налоговые льготы и субсидии служат сохранению и приумножению частного богатства. Это переформатирует общественный договор, разбивая его на фрагменты, где понятие общего блага размыто в угоду интересам финансовых элит. Грядущие перемены зависят от политической воли и способности общественных сил провести переосмысление роли государства в экономике. Возможности для повышения налогов на капитал и реорганизации налоговой системы существуют, равно как и потенциал для масштабных государственных инвестиций в образование, здравоохранение и экологически устойчивое развитие. Конфликт здесь носит не столько экономический, сколько морально-политический характер: готовы ли общества переориентировать свои приоритеты, чтобы обеспечить равенство и коллективное благополучие, или же продолжат двигаться по пути, где роскошь для избранных стоит на фоне хронической нехватки для большинства? История контрреволюции в общественных финансах — это история борьбы за определение смысла и распределения общественного богатства.
Она напоминает, что государственные бюджетные ограничения и налоговые политики — не природные законы, а результат политических решений и социального выбора. От этих решений зависит, будет ли будущее экономикой всеобщей изобилий или временем новых форм социального и экономического неравенства.
